Жизнь после лейкоза: «Не боится только дурак»
19 июля 2016 | 20:51фото с сайта pixabay.com
«Клетки, которых быть не должно»
Всё началось со слабости и вялости – думала, что устала. Однажды упала в обморок буквально на секунду. Поняла, что так быть не должно и необходимо идти к врачу. Пошла к неврологу.
Он сказал, что это просто переутомление, прописал витамины и посоветовал на всякий случай сдать кровь.
Я последовала совету и сдала развернутый клинический анализ крови, после чего решила заехать в частный центр к гастроэнтерологу – накануне ночью начал сильно болеть живот.
Пока была у врача, позвонила заведующая лабораторией и предложила отдать результаты анализа лично. Меня это насторожило, и я спросила напрямую, о чём она хочет поговорить. Заведующая ответила, что в анализе обнаружили клетки, которых быть не должно. А я понимаю, что если этих клеток в крови быть не должно, то они атипичные, то есть онкоклетки.
При встрече заведующая спрашивала, как я себя чувствую, и нет ли на теле синяков. Я ответила, что чувствую себя простывшей – это состояние на тот момент длилось уже месяц. И с желудком проблемы. Она предложила посмотреть все предыдущие анализы.
Проблем с кровью, как выяснилось, раньше не было. Из «свежего» анализа я не помню ничего – только бласты и значок, что их больше 25.
Мне сказали, что не стоит беспокоиться, и сейчас всё лечится – нужно только не затягивать с лечением и как можно скорее обратиться к гематологу, который возьмёт повторный анализ.
Мы с мужем садимся в машину, а он спокойно говорит, что ещё на работу надо заехать. Видимо, ничего не понял. Я сказала, что у меня, скорее всего, рак крови. Спросила: «Что будем делать?» — ответил: «Будем лечиться».
Мне показалось, что он не вполне осознаёт всю серьёзность положения. Тогда я очень боялась быть обузой и поставила его перед выбором: либо он сразу уходит, либо остаётся. Дала ему понять, что у него есть выбор: он заслуживал здоровую и красивую женщину, детей — полноценную семью.
Так и сказала: «Я же стану некрасивой, больной, невыносимой, а в конце, возможно, умру». Любое его решение я была готова принять достойно, но он остался. Я предупредила, что в любой момент он может уйти, ведь я не имела никакого морального права удерживать его рядом с собой.
Потом поняла: как хорошо, что он не ушёл – мне была очень нужна его поддержка.
«Всё равно умрёте»
Тем вечером я приехала домой и вбила в поисковике: «Гематология — лечение — СПб». Почему-то не нашла ни «Горбачёвского» (НИИ детской гематологии и трансплантологии имени Р.М. Горбачёвой – ИА «Диалог»), ни «Алмазовского» (Северо-Западный федеральный медицинский исследовательский центр имени В. А. Алмазова – ИА «Диалог») центров.
Нашла Институт гематологии на 2-ой Советской, но было не вполне ясно, как туда попасть. Надо было идти в поликлинику и получать направление. Пришла к терапевту – странному дядечке, который вечно сидит в талмудах и энциклопедии читает, будто ему не до людей – показала анализы и попросила дать направление к гематологу.
Тогда я ещё не знала, что мне необходимо «цитовое» направление, то есть срочное, с пометкой «Cito». Он мне дал обычное. По такому принять меня могли только через месяц, а ждать нельзя. Я вернулась в поликлинику и стала ждать заведующую, так как терапевт уже ушел. Она спросила, на каком основании я так спешу.
Объяснила ей всё как есть и дала посмотреть результаты анализа крови. Посмотрев мои анализы, заведующая сказала: «Всё равно умрете!» — и написала «Cito».
«Врачи, скорее всего, подумали, что я сумасшедшая»
В пятницу вечером я позвонила в поликлинику и записалась на приём в понедельник. Пришла с анализом: врач ознакомилась и сказала, что будет проверять.
Такие анализы, пояснила она, редко бывают ошибочными, но перепроверить они обязаны, дала направление на сдачу крови во вторник утром. Вечером дома я почувствовала, как «сосёт под ложечкой», но есть не могла – было плохо.
Тем же вечером, часов с шести, у меня начали болеть ноги. Боль шла от крестца и спускалась вниз – к 12 часам ночи она была уже невыносимой. Не помогало ничего.
Врачи «скорой» приехали в полночь. Заставили «пройтись». Долго не могли понять, в чём дело, и предположили, что проблема в почках.
Я не хотела, чтобы мне ставили диагнозы или везли в больницу – мне просто нужно было сильное обезболивающее, чтобы поспать, поэтому я смело подписала отказ от госпитализации. У них в аптечке из обезболивающих был только димедрол, и я попросила дать хотя бы его.
До сих пор помню этот взгляд – люди были в шоке от моей решительности и, скорее всего, подумали, что я сумасшедшая. После укола я заснула, но проснулась около четырёх часов ночи от боли.
Рано утром мы с мужем поехали в поликлинику, чтобы сдать кровь ещё раз и узнать, наконец, в чём дело. Никто из врачей толком не мог ничего сказать. Отправляли к неврологу, хирургу, но забыли про гематолога и не дали никакого обезболивающего. Когда пришли анализы, невролог подозвала мужа, чтобы что-то ему объяснить.
Видимо, рассказать, что со мной. Мне не понравилось, что от меня пытаются скрыть мой же диагноз: как будто я непременно упаду в обморок, если услышу хоть слово. Нам вызвали наряд «скорой» и сообщили, что я поеду в одну из больниц, специализирующихся на гематологии. Успокаивали меня и говорили, что там мне будет хорошо.
И там же обезболят.
«Врач для меня стал богом»
Всю дорогу я теряла сознание от боли. Когда мы приехали в больницу, принимать нас отказались, так как там не было мест. Тогда мы поехали в другую больницу.
Там выдали таблетки и сказали, что, когда начнут лечить, не знают – так как нет необходимого разрешения. Тогда я забила тревогу и попросила мужа либо везти меня умирать домой, либо найти нормальное место.
В течение одного дня этот вопрос был решён: муж забрал меня в НИИ детской гематологии и трансплантологии имени Р.М. Горбачёвой.
По приезде меня сразу же положили в отдельную палату, начали обследование и лечение. Сразу же назначили жёсткую диету, ведь лечение предполагало сильное падение сопротивляемости организма вредоносным бактериям и вирусам. Вся еда была домашнего приготовления и термически обработанная.
Более того, каждый день она должна была быть свежая, так как во вчерашнем блюде могли уже развиться опасные для меня организмы. Ела детское питание в стерилизованной баночке – не вкусно, но со временем привыкаешь, да и страшно допустить погрешность в питании. Вообще, я была пациентом-паникёром, но мне повезло с врачом, который очень тактично и спокойно на всё реагировал.
На каждый мой вопрос всегда отвечал развёрнуто и понятно. Для меня он был практически богом, и я ему доверяла.
«Победа, которую страшно сглазить»
Лечение состояло в трёх курсах химиотерапии. Первый и второй курсы проходили тяжело: было очень много побочных эффектов, от некоторых препаратов хотелось отказаться. Параллельно шла сопроводительная терапия, противовирусная и антибактериальная, которая должна была поддерживать организм.
Я потеряла в весе, пропал аппетит, появилась тошнота, головные боли и слабость во всём теле. Выпали волосы. Казалось, что болит буквально всё.
В этот период врач назначал противоязвенные препараты, противорвотные, а также обезболивающие – хотелось минимизировать побочные действия и максимально облегчить жизнь.
В качестве консолидирующей терапии, то есть закрепляющей, приняли решение сделать трансплантацию костного мозга. Донором стала сестра – по медицинским параметрам она идеально для этого подходила.
За неделю до трансплантации начался режим кондиционирования – это высокодозная химиотерапия, которая убивает весь костный мозг, а взамен него вливается новый. Самое сложное – это ранний посттрансплантационный период. Первые сто дней – велик риск острой реакции «трансплантат против хозяина» (РТПХ).
Как правило, она есть всегда, но главное – взять её под контроль (например, использовать гормональную терапию). Считается, что если РТПХ прошла хорошо, то шансы на успех значительно увеличиваются. В моём случае все было хорошо: костный мозг прижился, РТПХ взяли под контроль.
Я себя замечательно чувствовала и хорошо ела, меня даже выписали немного раньше. Перевели на дневной стационар для продолжения комплексной ежедневной терапии, каждый день я ходила, сдавала кровь. Потом – каждые два раза в неделю, затем – раз в неделю. Кроме того, были пункции костного мозга – сначала раз в месяц, затем раз в три месяца.
Трансплантацию мне провели первого апреля, а в октябре я достигла ремиссии. Это была победа. Прошло уже три года, но мне до сих пор сложно произнести, что я полностью вылечилась. Боюсь сглазить, наверное. Хочется оставить эту историю в тайне от посторонних и тихо радоваться жизни.
«Страх и желание жить сильнее сиюминутной прихоти»
В лечении очень важен настрой. Мне кто-то говорил, что 50% успеха зависят от врачей, а еще 50% – от пациента. Необходимо слушаться врача. Все мы не ангелы, но важно понимать, насколько сильно вы оступились.
После трансплантации погрешность в диете может привести к фатальным последствиям, вплоть до летального исхода. Я знаю истории, как кто-то съел клубнику и чуть не умер, а кто-то – пачку пельменей или банку шпрот и умер. Рисков достаточно. Люди, к сожалению, не всегда это понимают.
Мой страх был сильнее моего «хочу». Страх, желание жить и понимание, что всё это пройдет, просто надо потерпеть.
У меня был относительно боевой настрой и поддержка в лице мужа, который был рядом от начала до конца, проводил со мной очень много времени, заботился, да ещё успевал работать. Для меня его уверенность в выздоровлении стала мотивацией.
Я хотела семью, учиться, работать, вернуться к той активной «я», а может даже и родить детей, хотя после трансплантации это маловероятно. Бывало, что плакала и боялась, особенно, когда кто-то из хорошо знакомых пациентов умирал.
Мне было жаль их, и вместе с тем я понимала, что нахожусь в этой группе риска. Сейчас я прохожу поддерживающую химиотерапию, пью лекарства, потому что мой диагноз имеет высокую степень рецидива. Иногда сдаю кровь – спокойнее будет.
Никакой особенной диеты сейчас нет, да и сама я всегда вела здоровый образ жизни. Полтора года назад начала ходить в спортзал. Вышла на работу, успела много попутешествовать. Живу полной жизнью.
«Израиль не панацея»
У нас, в Петербурге, сейчас все лекарства абсолютно доступны. Нам порой не хватает средств, той квоты, которая выделяется, чтобы покрыть лечение. В некоторых случаях приходится обращаться в благотворительные фонды и собирать деньги. Но в целом у нас всё хорошо в этом плане. Я общалась с девочкой, которая лечилась в Израиле. Она приехала сюда, и у нее случился рецидив.
Это не значит, что её плохо лечили, просто никогда не знаешь, что будет дальше. У них, по её словам, соблюдения диеты не требуют так жёстко: мол, РТПХ случится всё равно, какой она будет, никто не знает, – а у нас с этим строго. Я думаю, лечение в Израиле – это не панацея и, по большей части, вытягивание денег.
Конечно, там хорошая организация и комфорт на высшем уровне, но для меня это не стало поводом поехать туда. Помимо прочего, языковой барьер и нахождение вдали от дома – это тоже не очень здорово. Наверное, в заграничных клиниках не так, как во многих наших больницах с обшарпанными стенами, грязными полами и хамоватыми сотрудниками.
Но мне всё равно всё это было не так уж важно – единственное, что было нужно, так это чтобы меня лечили и успешно вылечили.
В НИИ детской онкологии, гематологии и трансплантологии имени Р.М. Горбачёвой к пациентам относятся хорошо. Да и во многих других клиниках, думаю, тоже. Хочется верить, что мы растём, развиваемся. Другое дело, когда нужно уезжать, если здесь врачи сделали всё, что могли.
Тогда да, необходимо использовать любой шанс. Я убеждена, что ехать лечиться за рубеж нужно только в том случае, если здесь врачи сделали всё возможное.
Оставшиеся деньги лучше потом потратить на реабилитацию, нежели на то, что здесь можно сделать бесплатно или по относительно небольшой цене.
«Самое главное – верность себе»
После болезни произошла переоценка жизни. Не скажу, что открыла для себя новую Вселенную или прозрела, но всё же. Просидев целый месяц в четырёх стенах, понимаешь, что свежий воздух необходим.
Я по-новому взглянула на своего мужа в этой ситуации. Я поняла, что значит быть ЗА мужем. Я была счастлива, что рядом со мной был такой человек. Сказать, что я ему безмерно благодарна – ничего не сказать.
Я думаю, он сам всё знает.
Ещё я убедилась, что жизнь скоротечна, поэтому её необходимо ценить – со всеми достоинствами и очевидными недостатками. И как ни печально это признавать, у меня не девять жизней. Поэтому другого шанса пожить «как хочется» может не представиться.
Опыт с болезнью похож на опыт с лакмусовой бумажкой. Так бывало у многих, я думаю, и не только на фоне болезней, а вообще на фоне сильного стресса. Появилось много свободного времени, чтобы подумать и посмотреть на себя и своё окружение по-новому.
«Не боится только дурак»
Хочу донести до сегодняшних онкологических пациентов, что никаких гарантий, увы, ни один врач не даст, хотя внутренне, конечно, очень этого хочется.
Я прошла через это: мне подсознательно действительно хотелось чуть ли не рвать на докторе рубашку и говорить ему прямым текстом: «Скажите мне то, что я хочу услышать!» Как только вы искренне примете свое положение, перед вами начнут открываться новые двери. А не боится только дурак.
Лично я не знакома с такими людьми, которые бы говорили, что не боятся умереть. Все боятся, и это нормально. А если кто и скажет вам, что не боится в рассвете сил покинуть мир — не верьте. Страх – это инстинкт самосохранения.
Но если этот инстинкт действительно у вас есть, то, пожалуйста, не ешьте пельменей после трансплантации, слушайте врача и будьте с ним честны. Думайте о себе и берегите себя. И помните, никто не виноват в том, что с вами происходит. Не тратьте время на поиски виноватых или самобичевание. Верьте, надейтесь, живите здесь и сейчас.
Беседовала Дарья Веркулич / ИА «Диалог»
Источник: https://topdialog.ru/2016/07/19/zhizn-posle-lejkoza-ne-boitsya-tolko-durak/
Как жить с четвёртой стадией рака
Журналист Ирина Десятниченко рассказывает о том, как она живёт с четвёртой стадией рака, что делать родственникам онкобольного, почему в России не работает бесплатная медицина и куда бежать, если у вас или вашего близкого человека обнаружили рак.
Проблемы у меня начались год назад — это были незначительные кровотечения, и я была уверена, что это гормональный сбой. Я сразу не запаниковала: у меня ничего нигде не болело, самочувствие было прекрасное.
Сначала я обратилась в частную гинекологию, там мне сделали УЗИ, нашли небольшое воспаление и пару кист в яичниках. Это почти у всех бывает, ничего особенного.
Гинеколог назначила мне ударную дозу гормональных таблеток против воспаления, говорит: “Сейчас мы с тобой полечимся 3 месяца гормончиками, а потом будем пытаться забеременеть”.
А мы с мужем как раз ребёнка планировали, я ей об этом сказала.
При моём кровотечении врач даже не предложила мне сделать классический анализ на цитологию, который обязательно нужно делать раз в три года всем женщинам. И вот так за три месяца “гормончиков” врач раскормила во мне эту опухоль до внушительных размеров. Я не паниковала и просто выполняла её указания. “Она же врач, почему я должна не доверять ей?”, — думала я.
Кровотечения продолжались, и я решила всё-таки съездить к другому врачу — знакомой мужа в его деревне в Тульской области.
Она осмотрела меня и говорит: “У тебя тут вообще что-то страшное, я такого никогда не видела, езжай в соседний город, там хороший доктор”.
То есть врач в тульской деревне запаниковала, а гинеколог в центре Москвы вообще не волновалась и продолжала спокойно кормить меня гормонами.
Мы с мужем поехали в соседний город, там врач мне сделала УЗИ и говорит: “Я такого ужаса никогда не видела, у тебя тут какой-то чуть ли не осьминог торчит”.
Я в шоке. Они меня быстро отправляют в другую районную больницу в Тульской области. Там врач говорит: “Не знаю, что это такое, я могу тебе это вырезать. Но если начнётся кровотечение, я отрежу тебе матку”. Я в слёзы, сопли, и обратно в Москву.
Здесь побежала в одну из городских поликлиник, а там очереди, еле упросила, чтобы врач меня посмотрела. Сама плачу, понимаю, что что-то серьёзное происходит.
Врач посмотрела: “Ну, смотрите, можете на УЗИ записаться, правда у нас ближайшая запись через месяц”. Через месяц они мне, кстати, перезвонили и сказали, что у них аппарат сломался. Я говорю: “Я вам платное УЗИ принесу, в частной клинике сделаю”.
Они говорят: “Нет, нам надо, чтобы вы у нас прошли”. Естественно, я не стала больше ждать.
Я побежала в Научный центр акушерства, гинекологии и перинатологии им. В. И. Кулакова. Там мне быстро сделали УЗИ и офигели, потому что нашли большую опухоль в восемь сантиметров и несколько маленьких соседних. И вот только там у меня впервые взяли биопсию. Из всех семи врачей, там был первый, кто догадался проверить на онкологию. Потом МРТ показало, что опухоли есть и в соседних органах.
Про принятие
Когда мне только поставили диагноз, я просто выла. Сразу позвонила этому гинекологу, которая вот так 3 месяца меня лечила гормонами от воспаления, и сказала ей всё, что думаю. “Не может быть, приходи ко мне на обследование!”, — только и сказала она.
Но у меня тогда уже были другие обследования по онкологии. Я очень хотела вылечиться и подать в суд на эту клинику, просто чтобы они других так не угробили. Но всё затянулось и сил на суды у меня сейчас нет, у меня задача — просто выжить.
Сначала мне поставили вторую стадию, я думала тихонечко вылечиться и нырнуть обратно в бурлящую журналистскую жизнь, особенно даже никому не рассказывала про это.
А потом после операции, когда я думала, что прошла большую часть пути к выздоровлению, мне неожиданно ставят IVb — последнюю стадию.
И вот в момент, когда рука врача лёгким росчерком заменила вторую стадию на последнюю, я была раздавлена.
“Вы — тяжёлая онкобольная”, — говорит врач. А у меня ничего не болело даже.
Начались химии, мне сделали эмболизацию — это ужасно болезненная процедура, я две недели просто орала и почти не спала. Это когда в вену — в саму шейку матки запускают химию, раковые клетки дохнут, а я испытывала такие боли, что ни одно обезболивающее не помогало. Ни лечь, ни сесть, ничего — всё больно. Врагу не пожелаю такое пережить.
Потом я попала в онкоцентр, там анализы растянулись на месяц, делали тут, в Москве, отправляли в Питер. И приходили разные диагнозы: прошло полгода, прежде чем врачи смогли выяснить тип рака. Это оказался очень редкий рак, который у женщин моего возраста встречается крайне редко.
Живите, как буддист
За девять месяцев лечения я перенесла 8 химий, операцию и эмболизацию, но самое ужасное, что ничего из этого не помогло. Опухоли растут, некоторые увеличились в шесть раз.
Никто из врачей не даёт никаких прогнозов и гарантий, говорят в духе: “Живите, как буддист: две недели прожили — и хорошо”.
Самое страшное, когда узнаёшь, что у тебя такой рак, ты не знаешь, куда обращаться вообще. Ты просто понимаешь: “Всё, я умираю”. Думаешь только о том, сколько осталось. Поначалу я вообще у врачей только и спрашивала: “Сколько я проживу? Ну, скажите?”. Сейчас я таких вопросов уже не задаю.
Как вообще должно было быть? Приходишь в поликлинику с проблемой, врач назначает обследования, если нашли опухоли — быстро к онкологу, а он уже в онкоцентр. Но у нас это всё растягивается на несколько месяцев. А опухоль растёт.
У меня на руках было МРТ с множественными опухолями, но ещё не было результатов платной биопсии, и я прибегала в поликлинику с МРТ на руках и плакала: “Пожалуйста, отправьте меня в онкодиспансер”.
В итоге в онкоцентр я попала потому, что догадалась сама обратиться в платный центр, где гинеколог был из отделения онкологии. И только поэтому он сразу взял эту биопсию, а потом отправил в лабораторию.
А если нет денег, сиди со своими опухолями в очередях, жди приёмных дней, анализов, смотри, как в тебе растёт эта гадость.
Сейчас у меня проблемы с едой. Мне кажется, что вся она пахнет химиотерапией, и я не могу есть. Просто какая-то гиперчувствительность, я даже в помидорах химикаты теперь чувствую.
Мне предлагали психиатрическую помощь по этому поводу, но я пока не обращалась. Вот это сложно, что нельзя нормально и вкусно поесть.
Про целителей, шарлатанов и соду
Онкобольные, конечно, цепляются за любую возможность и вокруг них всегда роятся целители, шаманы, астрологи. Я сама под давлением родственников пила травяной сбор. Они ездили к какому-то травнику, я пила его по часам, а потом у меня стали болеть почки, я бросила это дело.
Самая распиаренная штука — это сода. Это супер популярный миф. Есть несколько типов “вылечившихся при помощи соды”, и вот они пропагандируют везде этот способ. Некоторые делают себе капельницами медицинский раствор этой соды.
По версии “содовых целителей”, рак живёт в кислой среде, и если ощелочить организм при помощи соды, то рак погибнет. Но нормальные врачи запрещают пить соду, потому что наш организм при попадании в него щёлочи защищается и восстанавливает баланс кислотности. В общем, это миф. Особенно вредно так делать, если больной желудок.
Про родственников
Моя бабушка умерла от рака лёгких. Обнаружили на последней стадии, ей было 69, в таком возрасте уже тяжело и химия переносится и все вмешательства. Мне было 14, это всё на моих глазах происходило, кровью она харкала, умирала, я всё это видела.
Бабушку я очень любила и видела, как она забывает слова постепенно, отключается, смотрит на тебя, а ты понимаешь, что она не понимает ничего. Когда она первый раз плюнула себе полную руку крови и поняла, что это всё, она посмотрела на меня такие глазами, я никогда не забуду, очень испуганными. А сказать ничего не может, потому что говорить уже тяжело.
И вот я побывала и в роли родственника онкобольного, и в роли самого онкобольного. Могу сказать, что больному тяжелее физически, а родственнику — морально.
Моему мужу надо памятник поставить, потому что он женился на девушке с четвёртой стадией рака, ещё и обвенчался с ней. Он мне сделал предложение на прошлый Новый год, мы собирались в июне пожениться.
А когда узнали, что рак, химии, больницы, лечение — было не до этого. А потом уже в августе решили, мол, а кто его знает, сколько это всё протянется, и какая я буду. И пока волосики отросли, давай распишемся.
А потом венчались.
Я хочу дать некоторые советы родственникам онкобольных. Главное, не надо впадать в панику, выть, кричать: “за что?”, и давать каждые пять минут противоположные советы. Не надо подтягивать всех знакомых, кто когда-либо болел раком, чтобы они все рассказали, какими они травами лечились, какие молитвы читали и всё такое. У всех разный рак, и то, что помогло одному, не поможет другому.
Для онкобольного самое главное — это быстро начать действовать. Именно действовать, не причитать, не заниматься самокопанием в духе “за что мне это всё”, “кого я обидел”, а срочно начать бегать по анализам, врачам, ездить, собирать бумажки, пробиваться в кабинеты.
Распишите с больным план на два месяца вперёд, уговорите его делать все анализы платно, если есть возможность, не тяните время. А сидеть и причитать: “Ах ты, бедненький, да за что ж нам такое горе” — это вот вообще не про помощь.
Кто-то должен всегда быть готов к борьбе, нельзя сидеть и плакать, когда растёт опухоль.
Если вашему родственнику действительно плохо, то можно помочь: накормить, чай принести, просто отвлечь, какую-то киношку показать. Немножко отвлечь от болезни. Ни в коем случае не надо вот этого: “Ты больной, не мой посуду”.
Если человек что-то в не силах делать, он сам не будет этого делать. Я сама, если хорошо себя чувствую, я посуду помою, полы помою. А если не могу, я и не буду этого делать, это все понимают.
Моя мама далеко. Когда я ей сказала, она тоже причитала, мол, за что нам, за что. А потом… Она у меня с компьютером не общается никак, ей уже 60 и поэтому для неё СМС даже — это невозможно, не говоря уже о скайпе. То есть она не видела, какая я есть. И вот к ней пришла подружка и показала меня лысую в “Одноклассниках”. Ей стало плохо.
Потому что она понимала, что у меня рак, но для нёе это было как — этот рак где-то, не рядом с ней. Она понимала, что плохо, больно, тяжело, успокаивала меня как-то.
Не знаю, может, она подругам там рыдала как-то или родственникам, но вообще она сначала всё отрицала. Мы же сначала не хотели, чтобы кто-то знал. А все, кто узнал, звонили и спрашивали, а она говорила: “Да всё это враньё, враньё”. Она уверена была, что я быстро вылечусь и никто не узнает даже. Я тоже так думала.
И мама до сих пор уверена, что всё утрясётся. Каждый раз с каждым анализом мы все были уверены, что всё будет хорошо, хотя всё ухудшалось.
Про деньги
Наши с мужем родственники из деревень, где по восемь тысяч зарплата, и они всё равно скинулись все тысяч по пять. Работать я уже не могла, и как бы стыдно не было, мы брали все деньги, которые нам предлагали.
До этого у меня была хорошая работа, я была главным редактором СМИ про регионы и откладывала деньги на ипотеку. У меня там было тысяч триста. Не знаю, что бы мы делали без этой “заначки”. Хотя, конечно, я хотела её потратить на другое. Но эти все деньги очень быстро кончились.
Мы стали просить денег на работе. Муж — у себя, я — у себя. Занимали, просили. Моя мама сразу кинулась продавать свою квартиру в Ростовской области, в Морозовске. А толку с неё — это 300 тысяч всего. А я понимаю, что не дай бог со мной что-то случится, а никого нету, отца нету, и она на улице просто останется. И я ей строго запретила квартиру продавать.
А вообще люди всё на свете продают: и квартиры, и мебель, и машины, лишь бы только выжить. Проблема в том, что онкобольной очень быстро перестаёт быть способен работать: сначала анализы надо сдавать в рабочее время, потом от “побочек” после химии отходить, потом и вовсе еле ходишь.
Сейчас мне собирают деньги на лечение в Индии, это моя последняя надежда, российские врачи уже не могут помочь. Собирают в социальных сетях. Некоторые отправляют 50 рублей и пишут: “Прости, это всё, что у меня сейчас есть, просто хотел помочь”. Мне стыдно, но мне честно неоткуда больше брать деньги.
Всего нужно 3 311 460 рублей, но за неделю уже удалось собрать большую часть этой гигантской суммы. На сегодняшний день осталось собрать 813 218 рублей — это на весь курс лечения в индийской клинике “Фортис”. Удивительно, но откликнулось очень много добрых людей.
Конечно, это примерный счёт, который нам выставила клиника на химиотерапии, обследования, анализы и проживание на 3 месяца. В процессе счёт может уменьшиться или, что, к сожалению, гораздо вероятнее — увеличиться.
Сумма огромная, фонды помогают деткам или взрослым с начальной стадией, но я ещё надеюсь, что какой-то фонд сможет помочь и мне.
Про страхи
Вот это принятие, что “я умру скоро”, это пипец, конечно. Как это у людей происходит, я вообще не могу это понять. У меня в голове это не укладывается. Не могу себе этого представить.
То есть ты жил-жил активной какой-то жизнью, у тебя куча знакомых, ты постоянно где-то, что-то, та же журналистика, в которой ты постоянно: куча людей, куча событий. Может, даже в каком-то смысле циником становишься в некоторых моментах.
А потом всё с ног на голову так — бубух!
Кстати, я за почти год в онкоцентре заметила такую закономерность: больше всего плачут и воют те, у кого первая стадия. Кому просто покопаться и лучиков может немного (радиотерапия. — Прим. ред.) — и снова здоров. А люди с последними стадиями уже не причитают. Наоборот, пытаются жить полной жизнью, пока это возможно, пока могут вставать.
Порой я лежу на химиотерапии и думаю: как бы так внезапно чудо чудесное случилось. Открыть бы глаза и понять, что лежишь на горячем песке, рядом море шумит, а эта палата и все предыдущие — просто приснились. И нет этой болячки, нет страха, нет опасности. Только бесконечное море и долгая-долгая жизнь. Жаль, что некоторые вещи в жизни исправить нельзя.
Самое страшное, знаете, когда смотришь на людей с онкологией, которые уже совсем лежачие на морфине и трамадоле. У которых боли невыносимые уже. Вот это самое страшное. Он-то мозгом всё понимает.
Врачи уже сказали: “всё, чувак, мы больше ничего сделать не можем”. Они могут уже только обезбаливать. И человек лежит, и я не представляю, что у него в голове. И не хочу представлять. Но для меня это самое страшное — слечь вот так и лежать, медленно умирать.
Мы — тяжёлые онкобольные — знаем, что болезнь неизлечима, но верим, что именно с нами случится чудо. Что именно мы попадём в те самые 5—10% пятилетней выживаемости, возможных с таким диагнозом. Мы боимся засыпать. Но больше всего мы боимся признаваться себе в том, что постоянно думаем: “А как это будет?”.
ПОМОЧЬ ИРЕ:
Сбербанк: 4276380071615566 на Десятниченко Ирину Валерьевну
Яндекс деньги: 410013698704331
PayPal: [email protected]
Источник: https://life.ru/952480
47 из 100: Парень, который победил рак на 4 стадии: «Если бы была возможность прожить жизнь заново, я бы снова выбрал рак»
Лариса Парфентьева
«Здравствуйте, Лариса! Меня зовут Марсель Имангулов. Можно с вами встретиться? Я бы хотел поделиться одной историей. Возможно, она вас заинтересует», — сказал приятный голос в телефонной трубке.
Честно говоря, я была заинтригована: «Интересно, о чем он хочет рассказать? Встреча с инопланетянами? Восхождение на Эверест? Воссоединение с потерянным братом спустя 30 лет?».
Мы встретились на следующий день, и история Марселя запала мне в самое сердце: он рассказал о том, как победил рак лимфатической системы на 4 стадии, хотя по прогнозам ему оставалось жить несколько месяцев.
Меня сразу поразили три вещи. Во-первых, его осознанность. Он уверен, что рак возник в его жизни, потому что он сам его создал. Своим отношением к жизни и поведением. Во-вторых, его оптимизм.
Он упорно называет и себя, и других онкобольных «приболевшими». «Меня иногда ругают за это слово, но я его использую, чтобы показать: человек, который болеет раком, просто „приболел“. Это такая же излечимая болезнь, как и другие.
Не надо ставить крест на себе. Надо бороться!».
В-третьих, самое главное — это его цель: «Для меня сейчас очень важно помочь другим людям. Они ведь практически все сдаются, когда слышат слово „рак“! Нужно донести одну вещь: рак излечим».
В общем, у нас получился разговор вовсе не о раке, а о настоящих ценностях, неутомимой борьбе, которую ведет внутри себя каждый из нас, вере, любви, невыносимой легкости бытия и законах жизни.
Лариса Парфентьева и Марсель Имангулов, — фото инстаграма Ларисы
— Марсель, расскажи, как всё началось?
— В январе 2013 года — тогда я работал барменом в одном ночном клубе — меня внезапно накрыл зуд. У меня дико стала чесаться голова и стопы ног.
Меня начали лечить от паразитов, я выпил гору препаратов и по результатам повторных анализов был здоров. Но при этом зуд становился с каждым днем все сильнее: он, как ураган, распространился по всему телу.
Никакие кремы, гели, лосьоны, таблетки, отвары, бани, примочки не помогали.
Я практически перестал спать и чесался круглые сутки. Кожа стала грубой и похожей на черепашью, но диагноз оставался не выясненным. Я ходил на иглоукалывание, мне делали операцию на прямую кишку, раздевали, осматривали десятки раз, глотал трубки и тонны таблеток, я садился на диеты, сдавал сотни анализов. Ничего не помогало.
К этому моменту я уже бросил работу и уехал в деревню к бабушке с дедушкой. Я совсем обессилел, не мог есть, спал по несколько минут в день и постоянно вскакивал от резкого зуда.
Я уже был не в состоянии носить одежду, потому что все тело превратилось в открытую рану. Этот ад продолжался 11 месяцев.
Кажется, тогда у меня чуть не съехала крыша и, признаюсь, я почти смирился с тем, что скоро умру.
Но мои близкие не сдавались. Однажды приехала тетя с профессором РБК, который был на пенсии. Я чесался 11 месяцев, а ему хватило пяти минут, чтобы поставить диагноз. Всего 5 минут! Диагноз был такой: лимфогранулематоз, или рак лимфатической системы.
Меня госпитализировали в онкологический диспансер, где подтвердился диагноз: Лимфома Ходжкина 4 стадии.
— Не представляю, как ты все это переживал 11 месяцев! А как ты отреагировал, когда узнал, что у тебя рак?
— Сейчас, наверное, будет звучать странно, но я был счастлив! «Ура, — думал я — наконец, знаю свой диагноз!». Это было облегчение, потому что было понятно, с чем сражаться.
Врачи говорили, что мне остается несколько месяцев, но я верил, что смогу выздороветь. За последние 2,5 года я прошел восемь курсов химиотерапии и два курса облучения. Два раза был на лечении в Израиле. Деньги собирали все миром. Я шесть лет работал барменом, и мне очень помогла поддержка Барменской Ассоциации России.
Полгода назад мне сказали, что наступила ремиссия. В моем случае, это значит, что очаги рака, которые остались, они «спят». И я верю, что у меня есть шанс дожить до 80 лет.
— Давай честно поговорим о причинах возникновения рака и других болезней. Для меня это довольно неоднозначная и неисследованная тема.
Большинство авторитетных для меня людей говорят о том, что все болезни — у нас в голове, и мы их во многом создаем сами. Ну и плюс, безусловно, внешние факторы: питание, вредные привычки, экология и так далее.
Я понимаю, что легко быть здоровой и рассуждать о том, что всё идёт «из головы».
Но у меня бы не хватило смелости и уверенности сказать в лицо онкологическому больному фразу типа: «Слушай, дружище, меняй мысли, отношение к жизни и рак уйдет», потому что любая серьезная болезнь — это трагедия, и люди в такой ситуации заслуживают сострадания.
— Знаешь, я считаю, что на 90% «создал» рак сам. В моем случае, как ты правильно сказала, это комплекс факторов: стрессы, обиды, самобичевание, питание, неправильный режим дня, вредные привычки и экология.
Начнем по порядку. Во-первых, в 2011 году у меня умер младший брат, и это был сильнейший стресс. Я страдал по нему два года, а потом начал чесаться.
Во-вторых, у меня была неправильная система ценностей, которая была навязана обществом: «Ты должен быть крутой, на классной тачке, с собственным бизнесом и уже в 20 лет зарабатывать миллион».
Когда всё началось, мне было 23, и я буквально выедал себя изнутри: «Ты — неудачник! Тебе уже 23, а у тебя даже машины нет». Я смотрел вокруг себя, на всех этих модных людей в ночных клубах, на всю эту показуху и гнобил себя за то, что не состоялся.
В-третьих, это личные обиды. Обиды нельзя держать в себе ни в коем случае, потому что они разъедают изнутри.
В-четвертых, один из самых важных факторов — это экология нашего региона. Сюда же можно добавить, что Россия по статистике стабильно занимает верхние строчки в рейтингах по онкологическим заболеваниям в мире.
В-пятых, я шесть лет работал барменом. Режим дня был сбит напрочь. Когда люди шли в 7 утра на работу, я только возвращался с неё. Плюс неправильное питание, вредные привычки.
Все эти факторы в разной степени — как я считаю — и стали причиной возникновения рака у меня.
— А генетика?
— Я знаю свой род на несколько поколений в глубину, и ни у одного из них рака не было. Если копаться еще дальше — то понять очень сложно, ведь онкологические заболевания стали диагностировать сравнительно недавно.
— Понятно. Ну вот ты же общался с другими онкобольными…
— Да, и они все офигительные!
— А что они говорят о своих причинах рака?
— Есть психологические группы поддержки для больных раком, где ты приходишь и рассказываешь свои мысли. Самый главный вопрос, который там задают: «Как ты считаешь, из-за чего у тебя рак?».
И все в один голос твердят: «Стресс и потеря близкого человека». Это самое главное. На втором месте — у более взрослых — нелюбимая работа, на которой они трудились десятилетиями.
— Мне кажется, людям при рождении надо раздавать памятки, где будет написано: «Помните, недовольство своей жизнью и нелюбимая работа — причина тяжелых заболеваний». И давай, чтобы закрыть эту тему о причинах, самый щепетильный вопрос — о больных детях. У них-то почему, как думаешь?
— Тяжелый вопрос. Мое мнение: экология. Ну и плюс недавно прочитал теорию, что на детях «работает» карма родителей.
— Да, есть такая версия. Один врач-онколог рассказывал мне историю про женщину, которая родила ребенка — для себя.
И у нее был «пунктик»: она была очень авторитарная, властная и постоянно говорила, что хочет, чтобы «ребенок был все время с ней». В итоге у девочки нашли рак в 8 лет.
И даже врач сказал с грустью: «Ну вот, хотела, чтобы ребенок был постоянно рядом — теперь даже на секунду не отойдешь от него».
Мы с тобой не врачи (и хочется это подчеркнуть), поэтому, конечно, о медицинской стороне тоже не стоит забывать. Но при этом очень важно помнить: то, что мы сами делаем со своей жизнью, это, возможно, ключевая причина не только наших болезней, но и болезней наших детей.
— Согласен.
— Сейчас твоя цель в том, чтобы помочь людям справиться с этой болезнью и научится не бояться?
— В сознании всей страны: онкология — это почти гарантированная смерть. Обычно тем, кто говорит, что болеет раком, задают один вопрос: «И сколько тебе осталось?». Надо научиться воспринимать рак, как сложный, но преодолимый этап.
Я столько раз наблюдал в больнице пережиток «совкового» мышления: люди, которые слышат диагноз «рак», сползают по стенке, впадают в депрессию и не хотят жить. Они тут же ставят на себе крест. Это очень опасно, поэтому настрой в лечении очень важен. Человек, уже списавший себя со счетов, может быстро «сгореть».
— Что самое главное стоит знать про рак?
— Что он не страшен и излечим.
— А кто тебя поддерживал во время болезни?
— Мои родители, моя девушка и друзья. Я постоянно думал о том, что родители, которые в 2011 году уже потеряли одного сына, должны увидеть своих внуков.
— Любовь сильно мотивирует, да?
— Очень сильно! Причем, любовь в широком смысле этого слова: от близких, окружающих и даже незнакомых людей. Я очень благодарен всем, кто меня поддерживал! Их вера в меня и тепло мощно заряжали. А с девушкой мы недавно расстались.
— А почему?
— Я считаю, что тут две причины. Во-первых, она долгое время находилась в напряжении из-за моей болезни и, думаю, очень устала. Во-вторых, мужчина всегда хочет выглядеть в глазах своей женщины сильным. И знать, что твоя девушка видела тебя слабым — это очень тяжело. И это сильно разъедает изнутри. Ну и есть еще одна причина: я катастрофически ревнивый собственник.
Марсель после курса химиотерапии, — из инстаграма Марселя
— Ты прав, ведь очень много пар распадается после переживания «трагедий». Люди не могут справиться с тем, что другой человек видел их потерянным, раздавленным или слабым. Причем, это ведь могут быть не только болезни, но и еще этапы, когда один из партнеров долго не может реализовать себя и становиться злым и раздражительным.
— Точно, очень много пар из-за этого разваливается.
— Как ты думаешь, почему в нашем обществе рак считается чуть ли не приговором?
— Это в корне неправильное представление! У меня есть знакомые, которые еще год назад были на четвертой стадии болезни, а сегодня у них уже семьи и дети. Конечно, многие, кто лечились со мной, умерли, но несоизмеримо большее количество тех, кто выздоровел. Вообще мы все очень сдружились. Никто тебя не поймет так хорошо, как человек, который проходит через то же самое.
— А как следует вести себя, если у близкого человека обнаружили рак?
— Во-первых, ни в коем случае не жалеть его. Во-вторых, не смотреть на него глазами жалобного пёсика, не показывать слабость, не рыдать и не биться об стену. В-третьих, нужно быть самим уверенным в его выздоровлении. Если вы будете тверды как камень, то и он сам поверит в это.
— Что ты посоветуешь людям здоровым?
— Во-первых, не забивать на свое здоровье. В России же такой менталитет: пока у нас что-то не начнет отваливаться, мы не идем в больницу. Во-вторых, не накручивать себя и не искать то, чего нет.
Некоторые люди, которые читали мою историю про зуд, при малейшем почесывании думают, что у них рак. Помните, что кожный зуд является симптомом многих заболеваний. В-третьих, все проблемы решаемы.
Безвыходных ситуаций нет.
— А что бы ты сказал больным, точнее, «приболевшим»?
— Самое главное: верить в себя и бороться. Еще быть открытым для тех, кто хочет помочь. Многие люди сразу закрываются, становятся отшельниками. Нужно сделать всё, чтобы не думать о болезни, как-то отвлекаться. Я для себя нашел идеальное средство: постоянно общался с разными людьми.
— Сейчас уже спустя несколько месяцев, как ты считаешь, твоя болезнь тебе больше дала или забрала?
— Конечно, дала больше.
Теперь красота мира воспринимается намного острее. Сегодня я посадил дерево в одном загородном поселке, а потом лег на траву и смотрел на чистое небо. Я слышал, как шелестят листья, как дует ветер, я ощущал это всё так глубоко, и так сильно. До болезни я этого не замечал. Я был так счастлив, просто лежа на траве и разглядывая одуванчики.
Я перестал нервничать по пустякам и стал более терпимым. Например, раньше, если мне наступали на ногу, я мог начать выяснять отношения, а теперь сам готов первый извиниться.
Еще у меня появилось железное терпение. Последние три года я провел, сидя в бесконечных очередях, поэтому научился никуда не торопиться. Я понял важный закон жизни: «Где бы ты ни был, твоя очередь все равно придет вовремя».
И вот еще. Я стал по-другому расставлять приоритеты. Например, раньше, если я торопился на встречу, но встречал женщину с коляской, которой нужно было помочь, я проходил мимо, потому что спешил. А сейчас я не могу пройти мимо. Лучше я опоздаю на встречу, но помогу человеку.
— Здорово! Знаешь, профессор психологии из университета Калифорнии Соня Любомирская проводила исследование и выяснила, что помощь другим людям лечит от депрессии. А какие у тебя планы на дальнейшую жизнь?
— Ну, дерево я уже посадил. Остался дом и сын. А еще мне бы хотелось написать книгу, которая кому-то поможет.
Фото из личного архива
— Насчет книги я тебе расскажу, как это делается. У меня в июне как раз выходит книга «100 способов изменить жизнь». И твоя история попадет во вторую часть книги.
Еще вначале ты говорил, что мы живем в мире перевернутых ценностей. А как поменялась твоя система ценностей сейчас?
— Люди готовы тратить кучу денег на «обёрточку»: крутой телефон, машину, пафосные рестораны. При этом они сидят на гречке и не чувствуют удовлетворения от жизни. Мы не замечаем мир вокруг, не обращаем внимания на людей, злимся. Мы двигаемся не в том направлении.
Я думаю, что вкладываться надо во впечатления, в путешествия, в горы, в природу. Только сегодня я понял, что хожу в рваных кедах, но мне пофиг. У меня нет ни айфона, ни машины и, знаете, я счастлив. Сейчас я чувствую, что по-настоящему живу.
— Ой, а помнишь, фильм «Достучаться до небес»? Герои, которым осталось жить пару дней, сбежали из больницы, чтобы посмотреть на море, потому что никогда его не видели…
— Конечно! Это один из моих любимых фильмов. Когда я болел, то тоже думал, что ни разу в жизни не видел море. Но моя мечта, к счастью, сбылась во время лечения в Израиле. Я даже письмо писал Тилю Швайгеру.
— О чем писал?
— О том, что живу в его фильме.
— Не могу не задать этот вопрос: бывает страшно, что сегодня может быть последний день?
— У каждого из нас — и приболевшего, и здорового — сегодня может быть последний день жизни. Конечно, иногда такие мысли проскакивают. Никто не застрахован, но в этом есть даже какая-то романтика, ведь именно это позволяет мне каждый день улыбаться как сумасшедший и любить этот мир как в последний раз.
— Если бы у тебя была возможность прожить жизнь заново….
— Я бы всё оставил как есть.
А вы до сих пор считаете, что ваши проблемы нерешаемые?
upd: Книга «100 способов изменить жизнь» уже в продаже! В ней — еще больше мотивации и вдохновения. Под обложкой — новые неопубликованные «способы», концентрат из 1000 книг по саморазвитию и десятки реальных историй. Мечтай. Делай. Меняйся.
Подписаться на рассылку лучших постов вселенной «100 способов» можно тут. Присоединяйтесь!
Источник: https://blog.mann-ivanov-ferber.ru/2016/05/11/47-iz-100-paren-kotoryj-pobedil-rak-na-4-stadii-esli-by-byla-vozmozhnost-prozhit-zhizn-zanovo-ya-by-snova-vybral-rak/
Помогите Воробьеву Алексею победить рак крови
Воробьев Алексей, 56 лет, г. Москва
Диагноз: атипичный хронический миелолейкоз.
Цель сбора: трансплантация костного мозга от зарубежного неродственного донора.
Алексей Воробьев архитектор. Зимой ему поставили диагноз хронический атипичный миелолейкоз. Единственное спасение от этого вида лейкоза – трансплантация костного мозга. Но поиск донора в международном регистре стоит огромных денег, которых нет у Алексея и его родителей-пенсионеров.
Сначала Алексей думал, что это сердце. И друзья-сокурсники по МАРХИ так думали, и родители. Они все его очень любили и очень за него испугались. Он не кокетничает, когда говорит, что его любят.
Во-первых, в его жизни это нормально – собираться каждый год курсом, спустя – сколько там? – двадцать лет, созваниваться, встречаться, переживать друг за друга – в общем, чувствовать тыл. Звучит по-киношному пафосно, но это совершенно нормально.
У него замечательные друзья, и он их тоже очень любит. А родители… конечно, родители любили его всегда. И гордились, и он ими гордился и гордится. Шутка ли – маме 80 лет, отцу 82, а они катаются с гор на лыжах, как сумасшедшие, – ничего не боятся.
И архитектура – это у них семейное дело. Когда Алексей должен был выбирать институт после школы, о каком-то ином вузе и речи быть не могло – только МАРХИ.
– Да, доктор, все началось в январе. Я помню число – 25-е. Застучало в голове. Как будто вокруг нее, в районе ушей, надет непрерывно пульсирующий обруч. И днем, и ночью. Лежишь, стоишь… Пульсация. Боль? Нет без боли. Потом я стал замечать, что устаю. Ну как «устаю». Я, знаете, люблю много ходить пешком, даже зимой. А тут прошел 500 метров – еле дышу, задыхаюсь.
А скоро и 100 метров не смог пройти. Друзья засуетились, конечно. Я пошел к кардиологу, так как симптомы указывали на проблемы с сердцем. Мы даже договорились, что я лягу в больницу недели через две. У меня два проекта было недоделанных, надо было закончить дела. А что было потом, вы знаете: поднимался по переходу из метро и рухнул.
Так что же это все-таки, доктор, сердце?
Врач сидел и сосредоточенно смотрел на Алексея. Так, наверное, пловец смотрит с вышки вниз перед важным прыжком: надо решиться, но страшно:
– У вас лейкоз. Возможно, хронический. Надо сделать много тестов, сдать анализы. Но у вас лейкоз.
Алексей помнит свою первую реакцию. Она была забавной, особенно с точки зрения доктора, – Алексей разозлился. Как лейкоз? Вот же привязался!
– И как с этим бороться, доктор? – сердито спросил он.
В мыслях он уже давно поменялся с родителями местами – теперь не они, а он заботился о них, трясся над их здоровьем и звонил по несколько раз в неделю, чтобы проверить, все ли в порядке. Как же им сказать, что их сын умирает?
Но родителей он недооценил. Они, конечно, очень испугались, и он не знает, что было с ними дома после того, как он позвонил им по телефону и сказал про лейкоз, но уже на следующий день все завертелось. Его родители восприняли диагноз как вызов и с азартом стали искать пути спасения сына.
Друзья тоже подключились. Время работало против Алексея, а на срочные тесты, анализы, лекарства, переливания крови – у Алексея сильно упал гемоглобин – требовались деньги.
Все это, и правда, было похоже на войну с коварным противником, и бояться было некогда, надо было продумывать стратегию, обсуждать план действий.
Вот только очень быстро выяснилось, что путей избавления от атипичного лейкоза на самом деле немного. А вернее – только один. Трансплантация костного мозга.
А потом оказалось, что поиск донора для трансплантации в международном регистре стоит 23 тысячи евро. И все. Тут уж стало ясно, что таких денег даже всем, кто любит Алексея, не собрать. Тогда семья Алексея обратилась в благотворительные фонды.
Чтобы спасти Алексея, Фонд “Правмир” взялся собрать 450 тысяч рублей. Мы можем помочь. Любовь она такая, проявляется по-разному – иногда в помощи совершенно незнакомому человеку, который очень хочет жить.
Фонд «Правмир» помогает онкобольным взрослым и детям получить необходимое лечение. Помочь можете и вы, перечислив любую сумму или подписавшись на ежемесячное регулярное пожертвование в 100, 300, 500 и более рублей.
Источник: https://fond.pravmir.ru/causes/pomogite-vorobevu-alekseyu-pobedit-rak-krovi/
«Узнав, что у меня рак и жить осталось шесть недель, я решил: обязан бороться» (Часть первая)
«ФАКТЫ» начинают публикацию серии материалов о том, как 44-летний киевлянин Олег Свирко вот уже 13 лет борется с неизлечимой болезнью
О том, что у него поражена лимфатическая система, Олег узнал, когда ему было чуть больше тридцати. В течение долгих шести лет врачи не могли поставить точный диагноз, от которого зависело, насколько эффективным будет лечение.
На седьмой год наконец определили, что у Олега В-клеточная лимфома. К сожалению, на сегодняшний день вылечиться от этой болезни невозможно.
Но опыт моего собеседника показывает: можно надеяться на продление своей жизни в ожидании того, что в ближайшем будущем недуг все-таки будет побежден.
За эти годы мужчина испытал на себе самые разные способы лечения. Традиционные он считает основными в борьбе с болезнью. Но при этом не пренебрегает всеми возможными народными: голоданием, очищением организма, употреблением трав и ядов, занятиями восточными оздоровительными гимнастиками, используя элементы йоги и тайцзы…
Именно такое сочетание, как считает Олег, и дает максимальный эффект. Два месяца назад, несмотря на опасения врачей, у Олега родился второй ребенок — здоровый и красивый мальчик. По нашей просьбе мужчина, силы которого ежедневно подтачивает неизлечимая болезнь, согласился рассказать читателям «ФАКТОВ», как живет и борется с ней.
Его история изобилует таким количеством непредсказуемых поворотов, трагических событий и счастливых встреч, что рассказать ее в одной статье невозможно. В ближайших пятничных выпусках мы опубликуем беседы с Олегом Свирко.
Очень надеемся, что пример этого человека поможет кому-то из наших читателей обрести силы и веру для борьбы со своими проблемами.
«Нелегко говорить родителям: «Возможно, я скоро умру»
— Когда у меня обнаружили онкологическое заболевание, я побывал у самых известных специалистов Киева и Москвы, консультировался у приезжавших зарубежных врачей, — говорит 44-летний Олег Свирко. — Но они никак не могли прийти к единому мнению, что именно со мной происходит.
А без этого эффективно бороться с болезнью невозможно. И лишь в 2004 году друзья из Германии предложили мне проконсультироваться у Рудольфа Цанковича — известного специалиста по лимфопролиферативным заболеваниям. Внимательно выслушав рассказ о моих мытарствах, он сказал: «Похоже, у тебя В-клеточная лимфома».
Я был поражен: «Доктор, шесть лет наши лучшие специалисты не могут поставить точный диагноз, а вы вот так, с моих слов, определяете, что со мной?» Он не стал возражать: «Придешь завтра, мы возьмем биопсию и отправим в независимую лабораторию Кельнского медуниверситета».
Полученные результаты подтвердили предварительный диагноз Рудольфа Цанковича.
*Олег Свирко: «Мой внутренний потенциал гораздо выше сегодняшних возможностей моего тела. Этот постоянный конфликт очень мешает. Как только становится легче — я с головой ныряю в жизнь»
— Когда вы обратили внимание на первые симптомы?
— Трудно сказать, когда все началось. В 1998 году я очень тяжело переболел гриппом. Мне было настолько плохо, что я даже терял сознание. Думаю, мой организм был истощен бешеным ритмом жизни. В те сложные годы мы с друзьями начинали свой бизнес с поездок в Польшу и Россию, затем купили микроавтобус.
График был таким: ночь ехали в Москву, днем закупали товары, вторую ночь — обратно, а на следующий день бегали уже по киевским магазинам и ларькам. И снова в Москву. Мотались так каждую неделю, несмотря на жару, дождь, мороз. Получалось не менее четырех ночных ходок в течение семи дней.
Мы не спали месяцами…
Заболев, я провел в постели значительно больше времени, чем обычно. Но только стало чуть легче, тут же отправился в очередную поездку. Я еще долгое время чувствовал себя разбитым и слабым. В какой-то момент заметил опухоль в паху. На ощупь она была твердая, но не болела.
Сначала я, как многие из нас, ждал, что все пройдет само собой. Затем пошел по врачам: терапевт, хирург, уролог. Последний предположил, что причиной воспаления лимфоузла стала какая-то инфекция. От чего он меня только ни лечил, но эффекта не было. Опухоль не исчезала.
В общем, полгода были бесполезно потрачены на уролога.
Затем неожиданно открылась язва. Проблемы нарастали, как снежный ком: желудок, кишечник. Один из друзей посоветовал пролечиться в Карловых Варах. Приехал, начал лечение, и вскоре язва зарубцевалась. Мне стало легче. Я воодушевился. Пошел на консультацию к местному хирургу, показал свою опухоль. Он сразу спросил: «Неужели никто не предлагал вам провести биопсию?»
Вернувшись в Киев, немедленно сделал это в очень известном медицинском учреждении. За результатом явился сам, но врач заявил: «Вам не отдам. Нужно, чтобы пришел кто-то из родственников». «Почему?» — спрашиваю. «Вам — нельзя», — отвечает. Мне стало смешно: «Отец, ты мне уже все сказал. Осталось только уточнить».
В общем, я забрал выписку. С ней тут же отправился в теперешний Институт рака к Даниилу Фишелевичу Глузману. Это ученый-диагност мирового уровня. Он внимательно посмотрел результаты и сказал: «Если верить тому, что тут написано, — от четырех до шести недель жизни. Максимум. Но глядя на тебя, в это поверить не могу.
Здесь что-то не так».
Тогда мне был 31 год. В жизни все складывается хорошо. Вернее, складывалось… Сел в машину, еду и чувствую: не могу. Остановился, чтобы осознать все происходящее, но голова отказывалась думать. И так себя стало жалко! Как же так… В этот момент по тротуару на деревянном поддоне с колесиками катился инвалид без ног, отталкиваясь деревяшками от асфальта.
И я подумал: «Чего мне себя жалеть? У меня все было хорошо. Я многое попробовал, испытал, видел. Ну, умру… Зато быстро. А какая жизнь у этого человека?» И я решил: нельзя себя жалеть. А через какое-то время пришло понимание: жалость — близкая подруга отчаяния и страха, а в этой компании нельзя рассчитывать на успех.
Позже, общаясь с умирающими людьми, я видел: человек хочет жить в любом состоянии. Очень хочет.
Приехав домой, я сел за стол, чтобы составить список дел, которые хотел бы завершить, ведь понимал, что времени у меня оставалось немного и нужно успеть сделать самое главное. Было ощущение полной нереальности происходящего… Моей единственной дочери Маше было неполных восемь лет. Так хотелось бы увидеть ее 16-летней! Но шансов нет.
Значит, нужно написать ей письмо, как следует жить, к чему нужно стремиться, а чего избегать. Очень хотел, чтобы она выросла хорошим человеком. Письмо получилось длинным, сбивчивым, излишне эмоциональным. Перечитал. По щекам потекли слезы. Вдруг у меня возникло чувство: не могу с этим смириться и вот так просто все оставить, я обязан бороться. Взял спички и сжег эти несколько листов.
Решил: никаких писем, расскажу все дочери сам.
— К этому моменту вы уже сообщили родным, что больны?
— Нет. Понимал, что нужно сначала собраться. Не хотел выглядеть слабым и растерянным. Первыми о моей болезни узнали жена Света и младший брат Юра. С ними поехал к родителям.
Нелегко, конечно, говорить маме и папе: «Возможно, я скоро умру. Но я не сдамся. Буду бороться. И мне нужна ваша поддержка». Мои родители мужественные люди.
В их глазах были тревога и стремление помочь, а не страх и слезы. Мне стало легче.
«Согласившись на облучение всех лимфоузлов, заказал себе… металлические трусы»
— С чего началась ваша борьба с недугом?
— С неудачных опытов. Не имея точного диагноза, врачи шли на ощупь, пробуя разные варианты лечения. В глазах медиков я не видел уверенности в том, что они действуют правильно. Только спустя полгода один из лечащих врачей, Дмитрий Бальшин, который теперь работает в Германии, произнес: «Я верю, что ты будешь жить».
Химиотерапию я проходил в областной больнице. Атмосфера в отделении была невероятно тяжелой: кто-то кричит, кому-то плохо… Вокруг слезы и стоны отчаяния. Через неделю решил: «Нужно отсюда уходить». Если хочешь жить, необходимо стремиться к жизни.
Продолжил лечиться амбулаторно, не прекратив попытки уточнить свой диагноз. Во время консультации в Москве мне предложили пройти курс облучения. Что это изменит, если в болезнь вовлечена вся система? — размышлял я.
— Если облучить только пораженные лимфоузлы, это не принесет ожидаемый результат. Если же облучать все тело, умру от лучевой болезни. Тем не менее доктора меня почти убедили. Через друзей даже заказал специальные экранирующие металлические трусы.
Но так как медики не могли прийти к единому мнению о целесообразности лучевой терапии, со временем я все же отказался от идеи облучения.
— Во время первой «химии» становилось лучше?
— Нет. Уже начало казаться, что ничего не помогает и жить действительно осталось недолго. В душе стало нарастать отчаяние. Очень не хотелось умирать зимой. Замерзшая земля, унылые пейзажи… Под действием этих эмоций у меня родились такие строки:
Я родился летом, очень люблю тепло. И мне захотелось дотянуть до лета. В конце зимы мы прервали первую «химию», так как она казалась неэффективной. Интуитивно чувствовал: старуха с косой рядом, но ей пока не до меня.
Первые теплые дни добавили энтузиазма. У меня словно заново началась жизнь, я получал удовольствие от всех ее проявлений, вероятно, потому что они — антипод смерти. Захотелось туда, где еще теплее, где уже пришла весна.
Мы с братом рванули в Крым. В машине он поставил диск Земфиры, песен которой я еще не слышал. Практически без пауз слушал одну и ту же песню: «А у тебя СПИД, и значит, мы умрем…
» Настроение человека, который не боится смерти, а радуется каждому дню оставшейся жизни, было мне очень близким. Всю дорогу мы слушали Земфиру. Ее песни настолько жизнеутверждающие… И вот мы влетаем в Крым, а там — настоящая весна. Распускаются листья.
Цветут цветы. Трава… Солнце… Восторг! Жизнь стоит того, чтобы за нее бороться.
Вскоре после этой поездки мы с моим другом и партнером по бизнесу Женей Скляром отправились во Львов. После работы зашли в кафедральный собор. Что произошло тогда, так и не понял. Я застыл на одном месте и потерял счет времени.
Было ощущение невероятной гармонии, казалось, сквозь меня льется поток мощной и доброй энергии — чувствовал его всем телом. И во мне укреплялось понимание того, что я не обречен. Женя вытащил меня оттуда со словами: «Мы на поезд опаздываем».
Оказывается, я простоял так четыре часа. Все это время друг терпеливо провел рядом.
«Я уже успел прожить три или даже четыре жизни»
— Для вас были важны подобные знаки и ощущения?
— Думаю, да. Опыт моей борьбы с болезнью показывает: знаки помогают выбрать правильный путь, если возникают сомнения и никто не знает, как поступать. У меня было несколько подобных эпизодов, когда именно такие вещи серьезно влияли на последующие события.
Я всегда был уверен, что человеческий организм — сложная система, способная справиться с любой болезнью. Просто нужно найти ключик, который позволит запустить механизм самоизлечения. Значит, надо уметь замечать то, что происходит с тобой и вокруг тебя.
Использовать это себе во благо.
— Как вы почувствовали, что болезнь отступила?
— Пока мой недуг неизлечим, и в какой-то момент я понял, что нужно научиться с ним жить. Для меня это невероятно сложно, потому что мой внутренний потенциал гораздо выше сегодняшних возможностей моего тела. Этот постоянный конфликт мне очень мешает. Как только становится легче — я с головой ныряю в жизнь.
Наверное, то, что я научился сосуществовать и бороться с болезнью, напрямую связано с тем, что в юности я профессионально занимался академической греблей. Это тяжелый вид спорта, который требует мобилизации физических и моральных сил организма, самоотдачи иногда на грани возможного, воспитывает сильный неуступчивый характер.
И это очень помогло мне в дальнейшем.
Вы знаете, несмотря ни на что, своей жизнью я доволен. Порой мне кажется, что я уже прожил не одну, а несколько, может, три или даже четыре жизни. Когда-то написал по этому поводу:
Первая жизнь — детство: беззаботное, счастливое, звонкое. Вторая — яркая, насыщенная, громкая — это спорт. Третья — жизнь после спорта. И четвертая началась сейчас. Спортивная жизнь наложила отпечаток на всю мою дальнейшую судьбу.
В 17 лет я стал вице-чемпионом СССР по академической гребле. Открывались огромные перспективы: международные регаты, чемпионаты мира, Олимпийские игры. Эта жизнь закончилась трагедией.
Погиб очень близкий мне человек, после чего изменились все мои представления о том, ради чего стоит жить. Для меня это был переломный момент…
О том, как Олег ушел из спорта, как смог найти себя в обычной жизни и какие заповеди тренера он применяет до сих пор, читайте в следующем пятничном выпуске «ФАКТОВ».
P. S. Свои вопросы, примеры из жизни, мнения и мысли по поводу этой публикации можете присылать на личный интернет-адрес автора [email protected].
Источник: https://fakty.ua/140312-uznav-chto-u-menya-rak-i-zhit-ostalos-shest-nedel-ya-reshil-obyazan-borotsya-chast-pervaya
Загрузка...
